Ира__Булынина: Как в Николаевке живут красноярские зеки (16 фото)

Привокзальная площадь в Красноярске. Вокзалы были и остаются местом притяжения уголовного люда. Проезжающим по Транссибу солдатам и туристам, например, здесь предложат якобы гашиш, который на самом деле не более чем смесь высушенной жевательной резинки, пепла и табака.
По каким-то одному ему ведомым причинам Перец вернулся в свой мир, в привычную среду, хотя с тяжкими преступными намерениями вроде завязал. Теперь он хозяин «малины», куда может прийти любой освободившийся из мест заключения, чтобы получить на какое-то время кров и стол и решить, что делать дальше. На Пасху Андрей все же приходит к отцу Валерию причащаться, и в последний раз подарил ему пасхальное яйцо с трогательной надписью фломастером: «Бате от Перца и Валентóса». Валентóс — это жена Андрея, Валентина.

Колония строгого режима №6 расположена прямо посреди одного из жилых районов Красноярска. На закате советской власти (в октябре 1991 г.) здесь произошел масштабный бунт с захватом заложников и жертвами. Заключенные больше месяца удерживали власть в колонии, захватив оружие у персонала. С красноярской «шестерки» началась целая волна тюремных бунтов, прокатившаяся по стране в момент распада СССР.

Перец и Валентóс
Жизнь бывшего уголовника — непрерывная борьба за выживание. Недавно дом Перца наполовину выгорел — кто-то бросил во двор бутылки с зажигательной смесью. «Ничего, я как Иов Многострадальный, утерся и иду по жизни дальше», — говорит он. Потом неподалеку нашли труп, и милиция, по его словам, тут же попыталась «повесить» все на него — еле отбился. Разумеется, все разговоры — о несправедливости «системы» и вечном сопротивлении ей.

Икона Спаса Нерукотворного в доме Андрея Перца.

Андрей Перец, хозяин «малины» – места, куда освободившиеся из мест заключения могут придти и жить какое-то время, решая, что делать дальше.

«Чем быть святым, так лучше жить в неволе»
Общаясь с бывшими заключенными на их «территории», приходишь к парадоксальному выводу. В условиях, когда социальная ткань российского общества разорвана, когда социум дезорганизован, когда в нем почти нет доверия, социальной солидарности и взаимопомощи, уголовная среда остается едва ли не единственным слоем общества, где все это пока сохраняется, хотя и в своеобразной форме. При этом природа уголовных взаимоотношений, воровской жаргон, культура и бытовые привычки давно выплеснулись за ворота зон и тюрем и вошли в кровь и плоть российского государства и общества. Все ведь из зоны: неформальные иерархии, культ силы и денег, недоверие и подозрительность, беспутный гедонизм, выливающийся в алкоголизм и наркоманию. Но здесь снова парадокс: общество, впитавшее уголовную культуру и замашки и считающее блатные песни своими, тем не менее, не выработало и, очевидно, не желает вырабатывать никаких мер социальной реинтеграции тех, кто выходит из мест заключения.

Нехитрый быт

Отец Валерий Солдатов когда-то возглавлял епархиальный отдел по работе с заключенными. Андрей Перец работал у него в храме, носил подрясник. Затем их пути разошлись. Батюшка считает, что закоренелых уголовников исправить практически невозможно. «Может быть, у кого-то получилось, у меня – нет».

Красноярское кладбище Бадалык – последнее пристанище многих «бойцов» и «авторитетов», которые полегли в криминальной войне середины 1990-х гг.

Эдуард, рецидивист и кольщик (специалист по нанесению наколок), 39 лет, из них больше половины – в местах заключения.
«Проблемы никому не нужны», – ответил один красноярский бизнесмен на вопрос, готов ли он брать на работу бывших зэков. Его можно понять. Уголовная психология такова, что человек, считающий себя частью преступного мира, не будет вкалывать за скромную зарплату, если перед ним замаячит перспектива легких денег и красивой (по его представлениям) жизни. Круг замыкается: общественных или государственных структур, которые бы социализировали уголовников, нет, а те, что есть, существуют скорее для галочки. Некоторые уголовники, может, и хотели бы вернуться в общество и сойти с преступной дорожки, но на нищенские зарплаты, которые им могут предложить на бирже труда, они не согласны. Выйдя за тюремную ограду, они сталкиваются с невидимой стеной отчуждения, и поэтому вынуждены искать поддержку у себе подобных, чтобы выжить.

Женя, жительница Николаевки. Мать Жени, у которой кроме нее еще двое детей, работает на железной дороге уборщицей, живет с рецидивистом, недавно освободившимся из мест заключения.

Саня Громадский, 41 год. Участник бунта заключенных в красноярской колонии строгого режима №6 в октябре 1991 г. Громадский – это не фамилия, а кличка: один из своих сроков отбывал в колонии в глухом сибирском поселке Громадск.

Наколка в виде тетки с голой грудью в нацистской фуражке. Нацистская символика была очень популярна среди уголовников при советской власти. По их словам, она не означала, что они разделяют нацистскую идеологию, а скорее была символом сопротивления “системе”.

Рука кольщика – специалиста по нанесению наколок.
Матерная присказка («В рот мента не вы*бать, с Краслага нам не выехать»), наколотая на ногах у Перца, хорошо отражает эту реальность. Наколку уже не вывести, как не вырвать Перца и «постояльцев» его малины из уголовной среды. Мало того, в условиях деградации государственных институтов и продолжающегося закручивания гаек криминал остается привлекательной формой социального протеста, а иногда и средством элементарного выживания. Отсутствие возможностей и навыков мирного и цивилизованного отвода социального напряжения толкает многих на преступления.